Этот сайт посвящён творчеству современного живописца Семёна Кожина работающего в стиле реализма.
Мясо на холсте
Тысяча слов о художнике Семёне Кожине
Что сказал художник, сказал и работник:
«Воистину, правда, у нас одна!
Единым духом жив и плотник,
И поэт, вкусивший святого вина!»
Осип Мандельштам
Картины Семёна – это телесное. Это плоть. Это мясо. Но это ещё не жизнь.
На стене – храм императора Адриана, но это ещё не руины древние, это лишь масло, холст и крепкая рама. И Бодрумский замок, и храм Артемиды Эфесской, и Гюмбет – мёртвые. Это заготовка для жизни, которой не достаёт главного – души. Одухотворить картину должен человек – своим взором, своим восприятием. Семён сделал главное – плоть. Вывесить её можно на стене, устроить ей освещение мягкое, и тогда под взглядом зрителя внимательного проснутся краски, формы. И солнце, отражённое от римских руин, выплеснется в комнату, и брызги от крепости Бодрумской освежат лицо, и закричат цикады из-под храмовых камней. Скучному, пресытившемуся взгляду жизни здесь не будет. Такому зрителю картины Кожина останутся лишь мясом – сможет он сказать о точности мазков, о верной светотени, похвалить фактуру или цвет, но удовольствие себе составит малое.
Из жизни своей художник вырывает сочный кусок – его кистью на холст укладывает. Это не миг, не доля секунды, не фотография. Тут спрессовано больше – день, неделя, месяц. Они в плоскость одну сжаты, и потому взгляд блуждать здесь может долго. «Тауэрский мост», «Вид на Сити с Темзы», «Арка Веллингтона» – в них утомляющая пасмурность, сумерки тяжёлые. Картины эти пахнут влагой. Вода в бликах настойчиво струится. Лондон противится мраку, опустил забрало электрического света. Он искажён, он болен, но красив.
Лондонские картины Кожина – не протокол. В них нет мелочей, деталей. В них – общий тон, чувство. Концентрированные образы, готовые раскрыться густой новеллой. Но к точности детальной Семён способен тоже – кувшины, дыни, виноград, раковины, листья положив на стол, он вырисовывает их в «Натюрморте с лобстером». Складывает бережно «Московский вид с высотки». Случается и так, что при аккуратности одних деталей, другие он пуантилизму отдаёт, выводит их широкой, водянистой рябью. Таковы «Сан-Мориц», «Ла Валетта», «Мальта», «Игра в поло».
Здесь нет грусти, нет кипения душевного, нет мысли. Рассуждения вложить должен зритель. Кожин оболочку даёт – её нужно заполнить. «Радуга» встала над холмом, в тучи поднялась; ветром деревья склонило; в сумраке стоит скирда; однообразный тянется забор. И прога-линой тихой изгиб дороги освещён – последний взгляд солнца. Сейчас начнётся буря. Грохнет. Взвоет. Дождь поляну иссечёт… Здесь мысли отыскать можно лишь свои – повторить их для себя. Новых идей, озарений от работ Семёна не получишь. Это заготовки, это только мясо. Де-вяносто пять процентов от жизни настоящей; пять процентов – в зрителе.
Исаак Левитан призывал русских художников «искать в самом простом и обыкновенном сюжете те интимные, глубоко трогательные черты, которые так сильно чувствуются в нашем родном пейзаже и так неотразимо действуют на душу. В этой простоте целый мир высокой по-эзии!» Откликом к призыву этому назвать можно «Валаам. Жаркий полдень», «Суздаль. Прогулка», «Ферапонтов монастырь».
Писать человеческий живот так, чтобы чувствовались в нём кишки. Этого хотел Мике-ланджело Буонарроти. Тонны еды опускались в этот живот. Здесь были болезни, рези; его целовали, ласкали. Всё это должно быть ощутимо от картины. Писать храмы, церкви так, чтобы чувствовалась в них история. Этого хочет Семён Кожин. Тысячи людей жили в этих стенах. Здесь страдали, молились, грешили; звучали горькие поминки, свадебные поцелуи. Здесь пахло Русью, русской стариной. Нет, «Ферапонтов монастырь» – это ещё не «Над вечным покоем» Левитана, «Старый дуб в Коломенском» – это не «Саввинская Слобода под Звенигородом». Но в них – предчувствие одной земли, одного неба; предчувствие русской истории.
Проработать книгу, чтобы сделать зарисовку; три книги, чтобы создать этюд; пять, чтобы окончить картину. Исторические полотна Кожина так же спрессованы, как и современные. Изучить историю «Покровского монастыря», «Троице-Сергиевой лавры» – равно тому, что вскрыть человека, его внутренности прощупать руками (как это делал Микеланджело). И Денис Давыдов перейдёт свой «Рубикон» с гусарской шуткой. И «Русская охота» расскажет о забавах прошлого – в деталях, как пособие учебное. И повеет гнилью, влагой от «Панихиды» по Тучкову на поле Бородинском; и послышатся Брюсова строки: «Тоненькие свечечки, робкие, мерцают. Голосочки детские басу отвечают. Слышно над склонённою толпой: "Со святыми упокой"».
Не меньше деталей в «Святочном гадании», в «Иване Купале». Язычество, обряды, иван-чай, русские сарафаны. Девушки в платках, венках – все однотипные, будто бы с модели одной рисованные (но приятные, как женщины Серебряковой). Предчувствие таинственного; ночь русских сёл. Всё это пробудить может зритель своим взглядом. Всё это дышать будет красным цветом огня. Он у Кожина один. В «Святочном гадании», в «Панихиде» по Тучкову, в вечерних фарах под «Биг Беном». Это его красный. Это его техника.
Оттенки того же красного есть и в «Виде на гостиницу Метрополь», и в «Камергерском переулке». Москва у Кожина своеобразная. Отчасти она – всё тот же Лондон (в тонах, в настроении). Отчасти – советская, выцветшая, серая, забытая. Отчасти – вымышленная (в размытых, будто неоконченных этюдах). Но чаще – современная, знакомая. Семён выбирает темы привычные – «Храм Христа Спасителя», «Большой театр», «Пушкинскую площадь». Ракурс находит им диковинный. Пишет церковь в Якиманском переулке, но оставляет её за осенне-пёстрыми деревьями. Пишет особняк пречистенский Давыдова, но смотрит на него не то снизу, не то сбоку. Большой театр – вдалеке, за фонарями, за фонтаном (и мусорное ведро выше освещённой колесницы). Такими фотографии бывают – любительские кадры. Так видит всё простой фланёр. Эти ракурсы оспорить можно, но в них доподлинно есть очарование своё.
Работы Семёна несовершенны. Он ищёт формы, пробует мотивы. Берётся составить иллюстрации – для братьев Гримм, Шекспира, для биографии Лучано Паваротти. От чёрного неба Одессы шагает к бестелесному, выцветшему «Закату» в Кушадаса́х. От жёлтых «Сумерек» турецких – к гелиотропному небу в «Мальте». Поиск непрестанный. Вчера нашёл «Карманово», сегодня – «Утро в Альпах». Художник должен искать, сомневаться, бороться и быть несовершенным. Художник должен работать. Рембрандт (словами Гледис Шмитт) восклицал: «Для меня оторваться от мольберта хотя бы на час всегда означает нести потерю. Того, что я не успел написать сегодня, я уже не напишу завтра.
Того, что я не схватил сегодня, я, может быть, не схвачу никогда».
Если художник не ищет, он умер. Если художник не ошибается, он мёртв.
О Кожине записано многое. Академический художественный лицей, академия Ильи Глазунова. Выставки на Украине, в Швейцарии, Ирландии, Великобритании, России, США, Китае. Множество наград. Работы по собраниям, музеям, фондам, галереям. Публикуется в альбомах, книгах. Пишет портреты. Замечен в частных коллекциях… Но это – лоск, обёртка для продажи. За обёрткой – пот, работа, сломанные кисти, разбитые подрамники, изрезанные полотна. Многое достигнуто, но Семёну тридцать три, а значит впереди ещё весь путь. Путь долгий к совершенству плоти – мяса на холсте. И не одну тысячу слов, быть может, скажут о нём в дальнейшем.
Рудашевский Евгений
|
simonkozhin
